уроки «цветных революций»

Украина вновь бурлит. Оранжевые пытаются вернуть себе власть, отчасти утраченную в результате парламентских выборов 2006 года. Сомнительные в правовом отношении указы, угроза введения чрезвычайного положения, давление на судей, популизм - все нацелено на отстранение от власти представителей украинской юго-восточной элиты, которая при всех своих недостатках и  прагматизме культурно тяготеет к России. В этом смысле очередной кризис, спровоцированный не без участия Ю.Тимошенко, похоже, не вносит ничего принципиально нового в оранжевый процесс, «запущенный» еще в 2004 году. Но он заставляет еще раз задуматься об истинном содержании «цветных революций» и их воздействии на духовную эволюцию самой России.

Суть «второй оранжевой революции» на Украине едва ли может быть понята вне контекста российской революции конца ХХ - начала ХХI века. Все «цветные революции» на постсоветском пространстве по сути являются попытками резкого, одномоментного отрыва ряда ключевых территорий и народов от российской цивилизации. Их роль состоит в ускорении процесса распада этой цивилизации, а если быть более точным – в его завершении.

Несостоявшаяся «померанцевая революция» в Белоруссии и успех Партии регионов на выборах на Украине в 2006 году свидетельствуют о том, что потенциал сопротивления российской цивилизации еще далеко не исчерпан. В то же время без собственного геополитического проекта (русского мира, восточнославянской конфедерации и т.п.) Россия не сможет на равных конкурировать на глобальном цивилизационном поле. Моментом истины стали как раз «цветные революции», прежде всего в Грузии и на Украине. Они ярко продемонстрировали удручающую идейную неполноценность российской внешней и внутренней политики. Именно поэтому организаторы «цветных революций» выбрали культурное поле для окончательного удара по России. Еще недавно идейно-политическая бесхребетность русского мира казалась абсолютной, а его распад при столкновении с мощной альтернативой - предопределенным. Эта угроза сохраняется и сегодня, несмотря на очевидное пробуждение российского политического класса. Сейчас крайне важно не упустить из виду революционную суть «цветных» событий и не растворить ее в мишуре межклановой борьбы и политических технологий.

Что делать с теорией, если она не объясняет практику?

Все классические определения социальной революции содержат один или несколько параметров, по которым «цветные события» не дотягивают до уровня «настоящих», или великих революций – английской, французской, русской 1917 года. Более того, согласно традиционной теории до них не дотягивает и российская революция конца ХХ - начала XXI века (горбачевско-ельцинско-путинская). Как правило, великие революции ассоциируются с четырьмя основными качествами: 1) радикальностью политических, социальных и экономических перемен; 2) насильственностью; 3) массовостью; 4) стихийностью.

«Цветным революциям» свойственна лишь одна из приведенных черт – массовость, российской революции ХХ-ХХI века – две: массовость и радикальность перемен. Какой вывод из этого следует? Если практика не вписывается в теорию, то не пора ли скорректировать теорию? Именно по этому пути пошли российские эксперты Ирина Стародубровская и Владимир Мау в книге «Великие революции. От Кромвеля до Путина». Они предложили определение революции, в котором содержание перемен является существенно более важным параметром, чем форма. К примеру, они отвергли насилие в качестве обязательного атрибута революции и убедительно показали, что горбачевско-ельцинско-путинский период развития России является революцией. В то же время их позиция исключает характеристику «цветных революций» как самостоятельных событий в отрыве от предшествующих революционных процессов советского и постсоветского периодов.

В целом с такой оценкой трудно не согласиться. Радикальность и масштабность перемен, произошедших в России и в мире после развала СССР, вполне сопоставимы с результатами Великой французской и Великой русской революций. Исчезновение СССР позволило некоторым известным западным идеологам объявить ни много, ни мало о конце истории. Кроме того, российский революционный цикл конца ХХ – начала ХХI века проходит все положенные этапы революции в соответствии с классической теорией. Сейчас наша страна находится на этапе бонапартизма (или постреволюционной диктатуры), для которого характерны укрепление государственности в условиях сохранения основных «завоеваний» революции и консолидация власти в руках революционной элиты.

Важным аспектом современной российской революции является ее относительная ненасильственность. Это основной пункт, по которому она выходит за рамки классической теории. Учитывая значимость информации и развитость PR-технологий, ненасильственность сегодня стала не просто позитивной чертой политического процесса, но эффективным приемом, позволяющим решительно сокращать издержки революции. Насилие являлось единственным способом нелегального захвата власти в традиционном обществе. В наше время – в период постмодерна - насилие превратилось в проявление слабости, поскольку реальная власть зависит от эффективности управления сознанием. Главной задачей революционеров стало не физическое устранение представителя власти, а разрушение его культурной гегемонии (об этом писал еще Антонио Грамши в своих знаменитых «Тюремных тетрадях» [3]). Практику успешного ненасильственного протеста продемонстрировали миру «бархатные революции» в странах Центральной и Восточной Европы. Теорию суммировал Джин Шарп в известной книге «От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения» [4]. Позднее она стала «библией» цветных революционеров, которым удалось виртуозно довести до блеска технологию ненасильственного протеста.

Как в этой связи воспринимать «цветные революции»? Выше уже было сказано, что сами по себе они революциями не являются. Почему? Во-первых, потому, что не привели к каким-либо фундаментальным изменениям в социальной, политической или экономической жизни своих стран. «Правила игры» остались прежними, просто поменялись действующие лица. Во-вторых, события «цветных революций» не носили стихийного и непредсказуемого характера. Напротив, они были тщательно спланированы и организованы. Даже их массовость весьма условна в том смысле, что протест снизу не носил содержательного характера борьбы «низов» против «верхов». Люди на улицах не имели собственной программы, но выступали в качестве рычага давления одной группировки элиты на другую. Наконец, в-третьих, – эти революции вообще не были самостоятельными историческими процессами, но являлись продолжением российской революции конца ХХ века. Следовательно, их революционный смысл состоит не в собственной значимости, а в огромном культурно-цивилизационном вкладе в революционный процесс постсоветской трансформации.

Цивилизационный смысл «цветных революций»

В чем состоит то новое содержание, которое «цветные революции» (в том числе «вторая оранжевая») вносят в революционный процесс, запущенный Михаилом Горбачевым? Главное - они представляют собой попытки пересмотра цивилизационной принадлежности постсоветских государств. Зададимся вопросом: что изменилось в Грузии и на Украине после 2003-2004 годов? Ответ очевиден - геополитическая ориентация. Если при Шеварднадзе и Кучме обе страны играли в многовекторность, то после «революций» они встали на отчетливо антироссийский внешнеполитический курс. Больше ничего не изменилось - те же нормы, те же кланы, те же проблемы, та же коррупция. Вывод очевиден - «цветные революции» совершались именно ради внешней политики, а точнее ради окончательного разворота этих стран в сторону от цивилизационного пространства России.

Дело в том, что распад большой России (СССР) в 90-ые годы был не завершен. В традиционном и консервативном массовом сознании сохранялось ощущение духовной близости к России. Усиленные попытки властей развернуть народы в другую сторону наталкивались на инертное сопротивление. Наблюдалось очевидное несоответствие между политикой властей и общественными настроениями. Следовательно, эти настроения подлежали изменению. В этом состояла цивилизационная задача «цветных революций» - переформатировать сознание людей таким образом, чтобы традиционные (общие с Россией) ценности стали выглядеть отжившими и вредными. Их надо было дискредитировать, увязав с коррумпированной властью, бесправием и социальной неустроенностью. Также надо было показать здоровую альтернативу - западную систему ценностей. О том, что достоинство, свобода, нравственность, ответственность и т.д. являются универсальными, а не западными, ценностями, не упоминалось.

Народам стран СНГ было предложено сделать выбор – либо встать на путь духовного перерождения и довести до завершения логику горбачевский революции, либо оставить все как есть. Иной альтернативы не было – российский проект отсутствовал. В этих условиях активная работа Запада в период «цветных революций» была ориентирована прежде всего на то, чтобы стимулировать «правильный» выбор населения в странах СНГ и, тем самым, гарантировать необратимость геополитических и геоэкономических преобразований в Евразии.

До «цветных революций» Шеварднадзе и Кучма позволяли себе делать некоторые шаги, воспроизводившие в народной памяти образы былого единства под эгидой Москвы. Такие лидеры годились в переходный период, но они перестали устраивать, когда с начала 2000-х годов Россия стала постепенно возвращать себе влияние в «ближнем зарубежье». Была поставлена задача замены старых лидеров на новых - более подконтрольных. В результате при помощи Запада в этих странах СНГ неожиданно закончился период «термидора» - постреволюционного успокоения – и начался период «бонапартизма», или постреволюционной диктатуры.

Известная идея геополитического плюрализма на постсоветском пространстве была выдвинута как инструмент расширения американского влияния в Евразии. Целью США является контроль над континентом и создание полюса давления на Китай с запада и исламский мир с севера. Стабильное присутствие Соединенных Штатов здесь невозможно без искренней поддержки со стороны властей и населения постсоветских государств. Доминирование в современном мире держится не на принуждении и силе, а на культурной гегемонии, на информационном контроле. Лучший способ для США сделать постсоветские государства своими союзниками – их идеологическая и мировоззренческая интеграция в свою систему. Отсюда ненасильственные политтехнологии как форма мирной «революции», идейно-ценностная экспансия через ориентированные на Запад элиты, ценности как основной «бренд» Запада, предлагаемый постсоветским лидерам в качестве средства контроля над их расколотыми обществами.

«Цветные революции» привели в установлению в Грузии и на Украине идеократических режимов бонапартистского типа отчетливо антироссийской геополитической направленности. Идея исторического единства, основанного на православии, общности языка и культуры, вытесняется призывами к скорейшему освобождению от вредного влияния России. Именно такая консолидация постсоветских обществ на новых псевдолиберальных антироссийских основаниях являлась главной задачей организаторов «цветных революций». Поэтому «цветные революции» представляли собой попытку осуществления завершающего культурно-цивилизационного этапа российской революции конца ХХ - начала ХХI века. Перемены 90-ых годов привели к распаду российской цивилизации в политико-экономическом смысле, «цветные революции» должны были логически закончить этот процесс на идейно-ценностном уровне.

Сейчас очевидно, что эта стратегия в полной мере не осуществилась. На Украине произошел распад «оранжевой» коалиции, на парламентских выборах победила Партия регионов, в обществе преобладает резко оппозиционное отношение к вступлению в НАТО – все это и создало потребность в проведении «второй оранжевой революции».

Еще одним важным фактором является постепенное идейно-политическое выздоровление России. В идеологии современного российского бонапартизма, при всех ее недостатках, явно просматривается позитивная попытка сформулировать тот самый русский проект, который вернет России цивилизационную идентичность. Разработка проекта происходит с трудом, но динамика налицо: значительная часть российской интеллигенции, власти и духовенства работает над формулированием российской цивилизационной идеологии. Причем импульс этому процессу во многом дала «оранжевая революция» на Украине. Именно киевский Майдан заставил Россию интеллектуально встрепенуться и приступить к активным поискам идейных основ культурного и политического самосохранения.

Конец «оранжевого» сценария или «подножка» постмодерну

Как известно, за успешными «цветными революциями» в Грузии и на Украине последовала гораздо менее удачная попытка в Киргизии, а затем серия провалов - в Узбекистане, Казахстане, Азербайджане и Белоруссии. Почему в одних странах сценарии были реализованы, а в других нет? Культурологические объяснения вряд ли годятся. В обеих группах есть страны, относящиеся к разным культурным традициям. Социально-экономические факторы также не имеют решающего значения. «Революции» удались в относительно благополучной Украине и, отчасти, в нищем Кыргызстане, но были подавлены в стабильной Белоруссии и неспокойном Узбекистане. Весьма разнородны обе группы стран и в этнополитическом плане: серьезные этнокультурные противоречия имеются не только в Грузии и на Украине, но и в Казахстане и Азербайджане. Судьбу «цветных революций», очевидно, определяют не столько структурные, сколько иные факторы.

Можно привести немало частных объяснений того, почему в одних странах «революции» удались, а в других нет. Имело значение многое: наличие оппозиционно настроенного большинства в определенном регионе страны, участие зарубежных спонсоров, степень лояльности бюрократии лидеру режима, позиция спецслужб, СМИ и крупного бизнеса, харизматичность лидеров, социально-экономическая конъюнктура и другие обстоятельства вплоть до погодных условий и мощности усилителей звука на площадях. То есть главным был конкретно-исторический контекст, который можно анализировать, «раскладывая по полочкам» механизмы управления массами. Это выводит нас на дискуссию о постмодернистских приемах в политике, которые оказались  столь эффективными на Украине в 2004 году и совершенно бессильными в Белоруссии в 2006-ом.

Несомненно, что в основу «цветных» сценариев легли постмодернистские принципы. Деконструкция реальности, захват интерпретационной инициативы, карнавальная стилистика, наконец, ненасильственность массового протеста как главный тактический принцип – важнейшие сущностные элементы «цветных революций». Многие эксперты объясняют их успех именно тем, что свергнутые власти, оставшись в эпохе модерна, не смогли противостоять оппозиции на поле новых методик. Технологии воздействия на массовое сознание парализовали волю и разум не только толп на площадях, но и чиновников в кабинетах. Виртуальная реальность событий, в которой перемешивались вымысел и действительность, правда и ложь, подлинная политика и театр, проникала в сознание всех участников. Площади и улицы городов стали подмостками, демонстранты – актерами, а телезрители всего мира – наблюдателями увлекательного зрелища, разворачивавшегося вопреки всем доводам рациональности.

Но постмодерн в политике имеет пределы. Провал «революционных» сценариев в целом ряде стран СНГ подсказывает, что не всякая реальность и не всегда легко конструируется.  Кроме того, если посмотреть на состав «революционных» вождей, их мотивацию, геополитический контекст переворотов, то при всей карнавальности происходившего в подтексте обнаружится вполне рациональное и прагматическое целеполагание. Иными словами, постмодерн выступает не как всеобщая матрица происходящего, а всего лишь как политтехнологический инструмент, эффективность которого определяется сложившимися в обществе объективными условиями и личными качествами менеджеров переворота.

По сути своей постмодерн не может лечь в основу «революционного действия». Чтобы выводить людей на улицы, смыслы должны быть однозначны, лидеры авторитетны, лозунги конкретны, задачи ясны. Все перечисленное постмодерн «высмеивает», считая анахроническими пережитками традиционного мышления, - ценности преходящи, идеалы несерьезны, смыслы дискуссионны, истины нет. Иерархия разрушается, субординация отвергается, авторитет дискредитируется.  Но без всего этого управление социальным протестом едва ли возможно. Мирный переворот не терпит импровизаций – писал идеолог ненасильственного протеста Джин Шарп.

Постмодернистский налет «цветных» переворотов и потенциал постмодерна в политике не стоит переоценивать. Для народов постсоветского пространства, воспитанных в лоне тысячелетних традиционных религий, несомненным является приоритет ценностей над рациональными интересами. В этом смысле их психология более соответствует постмодерну, чем логике классической политики (модерну), но еще глубже в ней укоренена Традиция (с большой буквы). Именно она представляет главный противовес постмодерну, поскольку, в отличие от последнего, опирается на ценностный абсолют, наличие которого есть вопрос веры. Иными словами, историческая победа постмодерна в сфере мировоззрения является таковой только для тех, кто в нее верит. «Оранжевые» победили там, где успели застать власти врасплох. Потом их оппоненты нашли вполне модернистские способы противодействия, и «спектакли» перестали работать. Быстрые взлет и падение «оранжевого» метода не случайны. Они связаны с тем, что постмодерн проник лишь в форму «протеста», но не в его суть, которая для элиты осталась модернистской, а для народа – традиционной.

Российские перспективы

Русский человек никогда не подписывался под ницшеанским лозунгом «Бог умер», давшим дорогу постмодерну. Русская история ХХ века была столь трагичной именно потому, что Традицию с мясом вырвали из народного тела. Но в определенном смысле она одновременно получила новую подпитку от по-своему нравственных, прекрасных (в терминологии философской эстетики) и масштабных целей советского периода. Понятия о том, что хорошо и что плохо, и сегодня присутствуют в народном менталитете, несмотря на все попытки разрушить критерии оценки. Люди грешат (и очень много), но не пытаются выдать грехи за добродетель, как к тому склоняет постмодерн. Система ценностей российского общества основана на вере в наличие абсолютной точки отсчета для оценки любого поступка или мысли. Именно поэтому в России позиции постмодерна шатки, растет авторитет церкви, пространство духовной анархии сокращается.

«Оранжевый» урок научил не только тому, что кроме административного ресурса и денег, есть другие способы воздействия на политический процесс, но и гораздо более важной вещи: технологии без идеологии пусты, а сила идеологии определяется степенью актуальности соответствующих ценностей и принципов для реальной жизни общества. Понимание этого обстоятельства заставило многих видных представителей российской политической и интеллектуальной элиты политического класса всерьез заняться концептуальными разработками современной русской идеи.

Важнейшая духовная составляющая процесса выздоровления России – становление национальной идеологии. На первый план выдвигаются традиционные ценности, вокруг которых, при условии честности власти и грамотной идеологической работы, российское общество может реально объединиться (вера, нравственность, семья, национальное достоинство, патриотизм и т.д.) Сейчас Россия переживает этап обсуждения многочисленных идеологических текстов, большинство которых сводится к триаде - национальное достоинство, суверенитет, социальная справедливость. Выбрав эти принципы в качестве основы государственной идеологии и претворив их в жизнь в своей политике, российская власть получит мощнейший ресурс – доверие и поддержку населения собственной страны. Внешнеполитические технологии в этом случае будут опираться на мощный социальный фундамент. Это позволит российской цивилизации дать адекватный ответ на «цветной вызов», сохранить свою идентичность и, тем самым, обеспечить себе достойное место в диалоге цивилизаций, который составит основу мировой политики будущего.